Показания здравого разума также с несомненностью удостоверяют нас в том, что земным существованием не оканчивается бытие человека, и что кроме настоящей жизни есть жизнь загробная.

В природе материальной ничто не уничтожается. То, что называют разрушением, есть только перемена формы, фигуры. Огонь, например, сжигает дерево, но на самом деле огонь только разрушает дерево, только разлагает его на частицы более или менее тонкие, как-то: на пепел, пар, газ. Если бы возможно было соединить все эти частицы и взвесить их вместе, то мы получили бы вес, равный весу дерева. Следовательно, дерево не исчезает. Тело животного тоже разлагается, и частицы, какие составляли его, служат для составления других тел. Если бы можно было соединить и взвесить все эти частицы, то мы увидели бы, что они равны по весу с прежним телом. Следовательно, и тело животного не уничтожено. Искусству человеческому невозможно обратить в ничтожество самую малую частицу материи. Это очевидно. И между многочисленными исследованиями, произведенными над природой, нет ни одного, которое послужило бы доказательством, что частицы материи могут быть уничтожены.

То, что мыслит в нас, именно душа, есть существо. Какое это существо? Если бы мы подумали, что оно материально, то и в таком случае оно не может быть уничтожено, как и всякий другой предмет материальный. А так как оно духовно, то еще менее подвержено уничтожению; мыслящее и выше, и лучше не мыслящего; следовательно, уничтожение его немыслимо. Так как нет ничего в нас и вокруг нас такого, что было бы уничтожаемо, то как же выйдет, что душа есть единственное существо, подверженное уничтожению? Тело мое сохраняется, а душа, которая мыслит, любит, действует, которая есть образ Божий, почему она не сохранится?

Рассматривая внимательно душу, мы замечаем, кроме того, что она не может быть разрушена подобно телу, ни разложена, как тело, на составные части; потому что душа есть существо простое, не материальное, не составленное из каких-либо частиц материи. Оттого душа не подвержена изменениям, которым подвержено тело; и причины, которые действуют на тело, чтобы изменить или разложить его, не могут действовать на душу, потому что она не материальна. Мы рассмотрим те доказательства, какими наука утверждает бессмертие души и убеждает нас, что душа, будучи существом совершенно отменным от материи, не может быть разрушена тем, что разрушает существо материальное.

1-е доказательство. Тело подвержено постоянным изменениям во всех своих частях. В теле человека, достигшего двадцати лет, не существует уже ни одной из тех частиц, какие составляли его 20 лет назад. Все, что это тело имело прежде из твердых и жидких частиц, вошло в состав других тел людей, растении, минералов, точно так же, как после смерти какого-либо человека тело его, разлагаясь, входит в состав новых тел. Но несмотря на это, душа сохраняет свою личность, т. е. знает, что она та же, как была за двадцать лет назад. Если же душа остается та же в то время, когда тело изменяется совершенно, то из этого следует, что душа есть существо отличное от тела, что она не материальна, и продолжает существование, несмотря на совершенное изменение, происшедшее в теле, с которым она соединена. Какое различие существует между тем, что происходит с телом в то время, когда душа соединена с ним, и тем, что происходит с телом после того, как душа отделится от него в час смерти? После смерти разложение тела более быстрое, до смерти оно медленнее, постепеннее, незаметнее; но для души это одно и то же, то есть душа существует и без тела, с которым она была соединена прежде. Не служит ли это доказательством того, что ее существование отлично и независимо от существования тела?

2-е доказательство. Если бы материя одарена была способностью мыслить, то всякая частица материи должна бы мыслить, и мы чувствовали бы, что в нас столько мыслящих существ, сколько в нашем теле частиц материи. Мы, однако же, чувствуем совсем противное; мы чувствуем, что мыслящее начало в нас всегда одно и тоже. С возрастом и увеличением тела человек не приобретает более мыслящих способностей; его способность чувствовать тоже остается одна. Опять, лишается ли человек какого-либо члена, ноги или руки, или глаза, он с этим не теряет способность мыслить.

3-е доказательство. Мысль не может быть произведена никаким искусством человеческим. Пусть устраивают, приготовляют, слагают вещества в тысячи различных форм; пусть в продолжение месяцев, годов, столетий прибавляют туда сколько угодно материальных стихий, газов, песку, плоти, крови, костей и т.д. – никогда не вспыхнет ни одна искра мысли, не вспыхнет, хотя бы мы исчерпали всевозможные смешения материи и подвергали ее всем законам химии, физики и механики.

4-е доказательство. Всякая материя занимает пространство; а мы чувствуем, что начало мыслящее в нас не имеет пространства; потому что оно существует простым и неразделимым среди множества ощущений и мыслей всякого рода, рождающихся в нашей душе. В одно и тоже время я вижу текущую у ног моих чистую волну, слышу пение птиц, ощущаю приятную свежесть, обоняю запах цветов, ощущаю вкус плода, размышляю о важном предмете, и все эти чувства и мысли не смешиваются в душе моей, и то, что во мне мыслит, не отлично от того, что во мне слышит, ощущает и видит. Но если бы душа была материальна и имела бы протяжение, как материя, то эти ощущения, эти мысли смешались бы; невозможно было бы различить их друг от друга; они составили бы смесь. Несколько красок, соединенных вместе, составят одну краску и притом совершенно отличную от всех входящих в состав ее. Тело, подверженное толчку многих других тел, которые действуют на него вдруг в различных направлениях, не уступят направлению ни одних, ни других тел, а идет по направлению, происходящему от соединения частных толчков. Итак, единство и разнообразие мыслей, поражающих душу, свидетельствуют, что она не имеет протяжения, и, следовательно, не есть материя. Если бы душа была материя, то каждое ощущение или поражало бы всю душу или одну только часть этой души. Если бы оно поражало всю душу, тогда было бы нечто в роде единства, но единства неясного, и не было бы разнообразия. Если бы каждое ощущение поражало одну известную часть души, то было бы разнообразие, но не единство. Существо, которое может обнимать мыслью и сравнивать прошедшее, настоящее и будущее, нематериально, ибо тогда одна и та же мыслящая сила не могла бы вместить всех этих трех предметов, не исказив и не разрушив их. А если бы было несколько мыслящих сил, то где была бы точка, соединяющая и постигающая все эти три предмета?

5-е доказательство. Если бы душа была материальна, то можно было бы действовать на нее и заставить желать того, что она не желает, точно так же, как можно принудить руку человека сделать известное движение. А между тем ни один тиран не может восторжествовать над волей доброго человека и заставить его посредством самых страшных мучений совершить преступление. Если бы душа была материальна, как тело, то деспот покорил бы и изнурил душу, как покоряют и изнуряют тело. Палач может обратить тело в пепел, но он не имеет никакой власти над душей; она остается независимой от всех сил физических, действующих на нее. Воля не может быть разбита, как материя; целая армия не могла бы принудить благочестивого человека к дурному поступку, если бы даже подвергла его жестоким мучениям. Целый мир менее силен, чем воля, эта могущественная способность нашей души.

6-е доказательство. Однако доказательство каждодневного опыта может служить к утверждению того, что душа невещественна; это – борьба души против тела, чувственности, страстей. Когда сильные страсти волнуют нас, когда сильные движения чувственности и плоти влекут ко злу, душа умеряет их, побеждает. Следовательно, она имеет совершенно отличную природу. Если бы плоть, кровь, физические склонности господствовали в нас, то было бы невозможно противиться им, они господствовали бы над нами, они управляли бы, как им угодно и действовали бы по законам материи чисто физическим. Тогда не было бы свободы в человеке, не было бы ни добродетели, ни долга, ни нравственности, ни религии. Мы были бы принуждены действовать по законам физическим, были бы, подобно светилам, принуждены двигаться в пространстве по силе законов движения, тяготения и прочее. Представьте себе человека, которого наклонности влекут ко всем излишествам и который, однако, с помощью благодати божественной, есть образец благоразумия, и вы согласитесь, что внешние предметы материи не имеют над ним власти непреодолимой, — а это было бы неизбежно, если бы душа не отличалась от материи.

7-е доказательство. Если бы все было материально в нас, то чувства были бы почти одинаковы у всех людей, по причине телесного сходства их. При виде картины, при слушании пения, при известии о несчастии, люди испытывали бы одинаковые чувства восторга или удовольствия, или грусти, как они испытывают одинаковые физические ощущения, когда огонь жжет их, когда камень падает и ранит их. А мы, однако же, знаем, что один остается холоден и невозмутим при виде зрелища, которое трогает и волнует других до слез.

8-е доказательство. Из вещественности души вытекало бы еще то, что суждение, размышление, совесть, понятие не служили бы ни чему в человеке; ощущение составляло бы все. А мы, однако, знаем, что размышление часто уничтожало опасное действие чувственности, что совесть часто порицает дело, к которому влечет человека чувственность, что ради долга и добродетели он удерживает себя от этого чувствования. Это было бы невозможно, если бы душа была материальна, как тело.

Представим еще несколько доказательств бессмертия души, которые заимствуются из нравственной природы человека.

Заметьте прежде всего, что желание жить и жить всегда, которое находится в сердце каждого человека, дано Создателем не без цели. Это есть как бы первое указание на бессмертие души, как бы первое побуждение готовиться к жизни будущей.

Желание жить связано с желанием счастья, коего жаждет всякий. Эта жажда счастья не утоляется здесь; следовательно, должна быть жизнь будущая, где бы могло исполниться это пламенное желание нашего сердца. Мы видим, что Бог, давая человеку известные желания, дает вместе с тем и средства к удовлетворению их.

Мучимые жаждой, мы можем напиться; голод можем утолить пищей; уставши от труда, мы чувствуем нужду подкрепить и обновить свои силы покоем, и благодетельный сон подкрепляет их и обновляет. Но счастья мы ищем непрестанно, и никто нам не может дать его. Ужели же это счастье нигде не существует? Ужели Бог вложил в нас это желание, не имея намерения удовлетворить его когда-нибудь? Нет, Промысл Божий, который доставляет нашему телу все блага земные, не может навсегда оставить нашу душу, алчущую счастья. И так как счастье не находится здесь, то оно должно существовать за пределами настоящей жизни, в жизни будущей, в недрах Божьих.

Есть другое желание, близкое желанию счастья, это - желание усовершенствования, которое, по кратковременности нашей земной жизни, не может быть удовлетворено здесь. Нам кажется разумным думать, что Бог, даровавший нам это желание, удовлетворит его в жизни будущей. Заметьте, что в этой жизни способности нашего разума и нашего сердца не развиваются и не усовершенствуются до такой степени, до какой могли бы развиваться и усовершенствоваться. Но Бог не оставляет Своих произведений неполными, неоконченными.

Следовательно, надобно предполагать, что по Своей премудрости Он бережет для нашего духа другую жизнь, где человек сделается тем, чем может быть.

Человек способен приобретать каждый день новые познания. От детства до старости сколько успехов он может сделать в науках! Как он может усовершенствовать себя в благочестии! Однако же он умирает, и его умственное и нравственное образование остается незаконченным.

Он мог бы еще более усовершенствоваться в том и другом; он мог бы лучше изучить чудесные явления мира Божия; он хочет искоренить в своем сердце пороки и на место их насадить добродетели, — словом, мог бы еще более приблизиться к тому идеалу, который указан Самим Богом. Но смерть останавливает человека, прежде чем он окончит тот путь, который должен был бы пройти! В таком случае Бог оставил бы Свое дело незаконченным; скажем более, Он попустил бы человеку умереть навсегда в ту минуту, когда человек наиболее способен усовершенствоваться! Но можно ли представить, чтобы мудрый строитель набросал кучу песка на мраморный фундамент, вместо того чтобы окончить здание? Можно ли представить, чтобы отец, давши превосходное начальное воспитание своему сыну, запер бы его на остальное время жизни в четырех стенах, вместо того чтобы дозволить ему продолжать учение и собрать плоды этого первого воспитания? Так и здесь. Невозможно, чтобы человек, который любит добро, который стремится к совершенству, коего идея и чувство даны ему Богом, был остановлен на пути своего усовершенствования. У кого из нас нет желания узнать лучше чудеса природы, законы, по коим Промысл управляет миром? У кого нет желания узнать лучше Виновника всего существующего? Какое дитя не желает видеть отца, которого оно знает только по благодеяниям, полученным от него? Разве Бог дал бы нам возможность возноситься мыслью к Нему, если бы мы должны наслаждаться более ясным созерцанием Его природы, Его совершенств, конечной цели творения мира и т. п.

Прекрасен образ души, совершенствующейся в истине и добродетели! Ужели Бог уничтожил бы ее, прежде чем это усовершенствование будет окончено? Совершенство, как и счастье, есть растение не здешнего мира; оно принадлежит другому царству.

Всякое растение имеет почву, климат ему свойственные, но для совершенства нет здесь родины. Где же она, если не в будущей жизни? Человек есть венец всего земного творения; но это творение незакончено. Мы — только камни, предназначенные войти в сооружение великолепного здания; мы находимся в приготовительной школе, где получаются только зачатки учения; мы проходим только детский возраст того длинного века, которому имя «вечность». Смерть только совлечет с нас земную и грубую оболочку, недостойную нашего будущего существования.

Когда мы припомним, что люди, имевшие самое чистое сердце, непрестанно боровшиеся с врагами духовными и прославившие себя множеством побед, как, например, святой апостол Павел, не были уверены и после непрерывных трудов, что достигли совершенства, к которому стремились; когда подумаем, что Господу должно же быть приятно видеть те успехи, какие делают в благочестии Его создания, приятно видеть, как они все более и более приближаются к уподоблению Ему, тогда не можем вообразить, чтобы Бог оставил их на половине пути к добродетели, чтобы Он в награду за их отличные заслуги даровал им смерть, уничтожение. Это было бы ужасно; это было бы несообразно с благостью и мудростью Божественной!

Очень сильное и даже поразительное доказательство бессмертия души есть беспорядок, царствующий в мире нравственном, где часто добрый человек страдает, а злой блаженствует.

Иоанн Креститель был обезглавлен в темнице по желанию нечестивой Иродиады. Ирод избивает вифлеемских младенцев, а сам умирает как царь. Вообще, история полна примеров счастливых пороков и несчастных добродетелей. Но если бы мы были обличены достаточной властью, то, конечно, наградили бы человека добродетельного и наказали бы порочного. Если же мы, будучи злы по природе, сделали бы это, то ни это ли должен сделать и Бог? Тот, Кто вложил в наше сердце чувство справедливости, неужели Сам сделается виновником несправедливости? И так как добродетель не награждается здесь вполне, а порок не наказывается достойно, то не должна ли быть другая жизнь, где всякому воздано будет по делам его?

Пусть не говорят, что человек добродетельный, как бы он ни был несчастлив, хотя бы был в узах, на эшафоте, на кресте, все-таки получает здесь свою награду в одобрении внутреннего голоса, который говорит ему: это хорошо! Пусть не говорят, что злой человек, хотя увенчан был бы честью и славой, хотя восседал бы за великолепной трапезой, жил среди наслаждений, получает в угрызениях совести достойную награду за свои злодеяния. Правда, что совесть одобряет или порицает; но этот голос не есть достаточное воздаяние: одобрение есть поощрение преуспевать в добре; порицание есть предостережение от зла. Если праведник переносит жестокие мучения, одобрение совести не препятствует ему чувствовать их и быть подверженным жестокой скорби. Если злой человек мучим совестью, то ему легко рассеяться среди светских удовольствий, коим он предается, и он не чувствует острия совести, пронзающей его. Если что способно поддерживать верующего в его горестях, так это надежда венца, обещанного на небе тем, которые на земле течение скончали и веру соблюли. Если бы эта надежда не осуществилась, то добрый человек был бы создание несчастное и Неразумное. И для чего бы он страдал? Для пустого имени, для ничтожества; он был бы жертвой своей веры, своей честности, своей добродетели. Злой человек был бы тогда самым умным человеком; и он избрал бы благую часть, удовлетворяя Своим страстям, поступая, как внушало ему его сердце, как казалось его испорченным глазам. И если бы он достиг того, чтобы заглушить свою совесть и ожесточить свое сердце, если бы он пил неправду, как воду, и наслаждался бы таким образом спокойно плодами своих пороков, то он достиг бы высшей степени мудрости. Это такие вещи, которые отвратительны для всех чувств души человеческой. Легко сказать: «добродетель получает здесь свою награду», когда философствуешь, сидя спокойно за обильным столом; Но праведник, который находится в узах, в сырой и мрачной темнице, которого в будущем ожидает только эшафот или костер, получает ли он соответственное и действительное вознаграждение в сознаний того, что он был верен Богу, добродетели и преуспевал до конца. Нет, Бог не ограничит этой малой, этой жалкой и почти Ничтожной наградой труды и болезни человека добродетельного. Бог, Который дозволил расти плевелам среди доброй пшеницы на поле этой жизни, не для одинакового употребления предназначил плевелы и пшеницу. Если Он дозволил, чтобы в этом мире было смешение благ и несчастий, то это для того, чтобы побудить человека к высоким добродетелям. Он никогда не попустил бы, чтобы одинаковая участь постигла верного исполнителя законов правды и ужасного преступника. Будет другая жизнь! Душа должна быть бессмертна!

Есть еще одно сильное доказательство бессмертия в привязанности, которую имеют родители к детям; вот как мы рассуждаем в этом случае: отец и мать любят своих детей и, находясь у смертного одра своего дитяти, они хотели бы не только возвратить его к жизни, но сделать так, чтобы оно жило всегда, хотели бы создать ему рай и устроить его счастье навеки. А что сделали бы родители, то тем более сделает Бог — Бог, от которого родители получили эту привязанность к детям, Бог, который не может желать уничтожения того существа, которое создано по Его образу, Бог, который даже и тогда, когда является судиею, не перестает быть милостивым отцом!? («Воскресное Чтение» 1866 г. Чт. в обществе люб. дух. проев. 1882 г.).

И если бы все должно было окончиться для нас в могиле, то мы не дали бы себе отчета в цели, для которой Бог даровал человеку понятие о смерти; не лучше ли было бы, чтобы Он сокрыл ее от нас, как сокрыл от животных, которые имеют только инстинкт самосохранения, но не знают, что такое умереть. Зачем напрасно пугать людей? Разве не довольно одной потери жизни? Но если мы предположим существование за гробом и бессмертие души, тогда для нас понятно. Богу угодно было дать человеку понятие о смерти не для того, чтобы она была для него источником страха, но чтобы она внушила ему серьезные размышления о жизни, о ее цели, о необходимости приготовить себя к существованию, которое должно последовать за настоящим существованием. То понятие, какое мы имеем о смерти, мне кажется побуждением не бояться ее. Могу ли я поверить, чтобы Бог извлек нас из ничтожества для того, чтобы заставить нас бояться его в продолжение всей нашей жизни, потом снова ввергнуть нас в ничтожество навсегда. При таком предположении мы имели бы право сказать Виновнику всего: зачем Ты создал нас таким образом? Отними от нас этот светильник, который освещает нам нашу несчастную участь. О человек! Если ты должен погибнуть навсегда, то сойди с престола этого мира: ты более не владыка; позавидуй участи животного, которое не предвидит и не боится смерти, оно счастливее тебя. Но Боже вечный! Ты не для того обогатил нас Твоими драгоценными дарами, чтобы сделать из них орудие наших бедствий; эта мысль оскорбительна для Твоей благости! Ты сделал нас способными понимать смерть для того, чтобы она служила для нашего поучения: это как бы откровение другой жизни, это как бы указание на то, что по смерти мы не перестанем существовать.

Решение возражений против бессмертия

Что имело начало, то будет иметь и конец. Так обыкновенно говорят: но почему так говорят? Все причины сводятся к тому, что на опыте так бывает: имевшее начало, потом имеет и конец. Действительно, окружающее нас представляет большей частью это явление. Большей частью, но не все. Земля явно имела начало, но будет ли иметь конец? Этого опыт не говорит. Небо имело начало, но будет ли иметь конец? Этого опыт не показывает. Вообще мир имел начало, но последует ли конец? Этого по опыту нельзя сказать. Таким образом, сам опыт, откуда добыто известное правило, что имеющее начало, имеет и конец, подтверждает его только по частям, а не вообще. Вообще говоря, опыт показывает, что многое, имеющее начало, не имеет конца.

Если за этим от опыта перейти к умозрению, то окажется совершенно противное. Надобно сказать, что все, возымевшее начало, вечно, так как не должно иметь конца. Почему? Потому что конец противоположен началу, так же как минус — плюсу, как холод — жару, как тьма — свету. Как одно выйдет из другого? Это невозможно. Тут тот же закон, по которому физики утверждают, что телу, которому сообщено движение, вечно должно двигаться в ту сторону, куда двинуто, доколе не встретит препятствия.

Если бы человек создан был для земли и не продолжал жить за гробом, то он вправе жаловаться, что не попеклись хорошо поместить его. Зачем ему тогда было давать такие желания и мысли? Зачем не дать то, что нужно для удобства земной жизни? Теперь он может переносить эти неудобства благодушно, в чаянии вечной жизни; а коль скоро вознаграждения нет, то он вправе роптать и обвинять. Скажут; ему все дано, что нужно. Нет, очевидно, недостает многого.

Бессмертие никто не может сделать очевидным, — правда. Но кто может очевидным сделать и небессмертие? Доказательства материалистов нерешительны; все сводится к тому, что тело умершего истлевает, и мы перестаем видеть его. Для нас его более нет, но есть ли оно само для себя, - этого мы не можем решительно отвергать уже потому, что не можем видеть как душа уничтожается. Скажут, есть причина подозревать, что нет, коль скоро не видим. Так, но есть причина подозревать, что есть. Какая причина? Не только нравственная, — даже материальная: например, присутствие полной души перед самой смертью, когда тело уже можно сказать полуразрушилось.

Я не был и не существовал, — а очевидно, начал быть, существую: cogito, ergo sum.. Была какая-то сила, которая вызвала меня от небытия к бытию и которая потом содержит меня доселе в бытии.

Так как я прежде не был, то могу и опять не быть: но так как не был и стал быть, то по опыту уже заключаю, что могу опять пройти в небытие и снова быть воззван — тою же силою — к бытию. Это чистая и прямая логика!

Как же некоторые думают, что я, если потерял бытие, например, в смерти, то уже потерял его навсегда и невозвратно? Тут, по крайней мере, нет логики... Кто бы Он ни был, но, воззвавши меня из совершенного небытия, то есть, когда я вовсе не существовал, — каким образом не в состоянии воззвать меня из временного небытия, в которое, положим, приведет меня смерть? Но и это чистое предположение. Сроднее, по мне, думать, что раз получившее бытие должно уже существовать, — в таком или другом виде, — вечно (Мысли архиеп. Иннокентия Херсонского).

(Г. Дьяченко «Из области таинственного»)